Обычно он входил в такие заведения как хозяин. В каждом был открыт «кредит». Это означало что он может брать что хочет и сколько хочет. Хозяева-барыги, при всём своём страхе, уважали его, почти искренне, за чувство меры. Знали — могло быть совсем иначе.
За спиной говорили: Ворон грабит по-божески. Может, с перепугу, но другой крыши не искали. Он был не последним человеком в семье Майонеза, а тот держал половину Нижнего. Работали без новомодных напрягов, спокойно, по старым законам.
Однако сейчас до Нижнего оставалось больше тысячи вёрст и ему хотелось пить. Спящему справа за столом, в сумрачном углу, явно снилась формулировка «пиво без водки…» и он морщился в забытьи.
Продавщица вскочила из-за стойки, как Степашка вскакивал из-под стола в его любимой передаче. Припухшие от недосыпа глаза, нелепая мальчишеская стрижка, футболка, на которую не хватило ткани. Она должна была испугаться. Его роста, плеч, колючих зрачков, его полуфашистского кожаного плаща.
Он, с некоторым трудом, оторвал взгляд от её пупка. Глаза столкнулись нечаянно, словно пешеходы, глазеющие на дорогие витрины. И тут она улыбнулась.
Чёрт, так улыбалась только мама. Ухмылки накуренных проституток, гримасы подруг своих подельников он видел каждый день. И лишь во сне встречал по-настоящему родную женщину, одну, которой мог доверять. Наутро после таких снов просыпался ребёнком, забивал на дела и смотрел мультики. У него была куча кассет, самая затёртая — про Карлсона. Лёжа на полу у телевизора, он ждал, — вдруг мама войдёт с кружкой молока. Никто не приходил.
— Кухня уже закрыта, есть колбаса и сыр, могу сделать бутерброды, ещё сосиски можно быстро …
До него доходили звуки, чуть хриплый голос, нежный, совсем не под причёску. Ворон «поплыл».
Давно, шестиклассником, ему довелось заработал первый и последний раз настоящий нокаут. Дрались за школой, соперник учился в восьмом, быстро устали, часто падали на утоптанном снегу. Восьмиклассник вставал быстрей и ждал. А ему с каждым разом всё меньше хотелось продолжать, он понимал, что проигрывает. Потом тот, старший, зарядил ему, лежачему, со всей малолетской дури тупым тяжёлым ботинком точно в висок. Его подняли, он не мог держаться на ногах, снова упал. Тогда все разбежались.
Плыть, лёжа на снегу под чёрным небом в белой окровавленной рубахе, не самое плохое занятие для хронического троечника из неполной семьи.
Через шесть лет бывший противник, впервые после дембеля, пришёл на дискотеку. Покачиваясь на крепко расставленных ногах, он, десантура, рассказывал в фойе корешам, как дрочил молодых, чтоб сделали ему «фирмовую» гармошку на сапогах и шинель с начёсом. К тому времени Ворон уже три года стоял в спаррингах и не отходил от мешка. Обычно бить выводили, но здесь был другой случай. Дембель встал неудобно, левым боком прислонившись к стойке гардероба.
Ворон окликнул:
— Слышишь, десантник! — и дал ему развернуться.
В удар образцово вложилось всё тело, как на фотках Брюса. Парня вытащили на улицу, потом уволокли домой, из дома увезли на скорой. Тяжёлое сотрясение, две трещины в челюсти, гематомы по всей башке. Папаша баклана написал заявление, Ворон прятался в спортшколе, через два дня замели. Должны были дать условно или с отсрочкой, но от этой первой и несостоявшейся судимости его спас военком.
— Придурок, ты бы хоть мать-то пожалел… Эх! — с таким напутствием его отправили в спортроту. С тех пор он редко бил ногами.
И вот сейчас… ему точно не хотелось продолжать. Не велик грех — плыть под её взглядом, стоя в закопчённой кафухе бесконечно далеко от войны. Он неожиданно спросил:
— А есть молоко?
Она в ответ наклонила голову к плечу и хлопнула ресницами вопросительно озадаченно. Ворон даже уловил движение воздуха от них. Кивнул как-то неуверенно, головой-плечами-лицом одновременно. Она прыснула и он улыбнулся.
Её уже не было за стойкой, а он всё глазел прямо перед собой, по инерции оставшись добрым. Нужно было соображать быстро про очень сложное и необъятное, оно уже падало на него, выло сиреной в окаменевшей голове.
Перед ним встал высокий бокал. У неё были короткие, аккуратные, розовые, без лака ногти. Перекладывая «тетрапак» из одной руки в другую, она повернулась назад, к полкам. Включила отмороженную магнитолу. Локтем снесла ещё пустой бокал. Он падал очень медленно. Ворон смотрел сквозь девушку, оцепенев. Разбилось стекло. Фредди запел про шоу. Её плечи чуть поднялись.
— На счастье…
Кажется, она ждала ответа. Ворон выпрямился, вдохнул. Пора. Всё меняется и ему давно хотелось повернуть.
— На счастье это по-другому — покачал он головой. Затем механично вырвал из застёжек-липаков, вшитых в полы плаща, помповик и направил в её сторону.
Целую секунду она соображала, что это за железяка, потом, охнув, исчезла под стойкой. Под картечью разлеталось прошлое. Лучше всех взрывались красные вина и кока-кола. Последняя война оказалась гораздо увлекательней, чем он ожидал прежде. Плотность огня постепенно увеличивалась, «Квины» добавляли лёгкой русской тоски. Пластик, фанера и стекло плавились в единый конгломерат, тут же кипели, испарялись в туман и оседали росой.
Рухнула стена с остатками полок. За ней открылась бесконечная звёздная темень. Потом пошёл снег.
В тишине он поднял горячее лицо. Снежинки летели через остатки крыши. Шорох. Она встала за стойкой, без страха, почти с восхищением глядя на него:
— Посчитать?
Он протянул ей руку, чуть потянул к себе, она встала одной ногой на стул, другой на стойку, вдруг оказалась невероятно близко.
***
У дверей их окликнул проснувшийся всклокоченный посетитель. Волосы на его голове стояли дыбом. К нему подобралось похмелье. Он был близок к капитуляции.
— Ррребят, а какой это город?
— Спи, ещё не скоро — успокоил Ворон человека и двое уехали в новое утро.