Как древний бог полей, подравшийся с военным,
последний агроном, побитый старшиной,
идёт, прижав к лицу платок окровавленный,
взыскуя у страны, что сталось со страной.
От крепкого вина, возлитого в избытке,
он чувствует себя, как в юности, гонцом,
ушедшим в города за истиною зыбкой,
с нетвёрдою стопой и бронзовым лицом.
Последний агроном идёт с отбитым носом,
в очах его тоска, раздумье на челе.
Влечёт его судьба к трагическим вопросам,
коммерческим ларькам, сияющим во мгле,
к резиновой еде для юношей безрогих,
к тампонам без проблем, драже и бланманже.
Бутылочный орган гремит в ларьках убогих.
Последний агроном сдаёт на вираже.
Слабеющей рукой он теребит тэ-эры
их много, но на всё не хватит их ему:
их много у него, но их у них – без меры!
Последний агроном, ты понял почему?
Он медлит отвечать, мыслитель-земледелец,
он бронзовым лицом темнеет в вечеру,
как старый фермопил, как новый погорелец,
как бедная луна на солнечном ветру.
«Я понял лишь о том, – он тяжело роняет
весомые слова из неподвижных губ, –
что я, вот, например, всегда охуеваю,
когда мне так вот, раз, и сразу, на хуй, в лоб...
Процессы по стране, – он тяжко продолжает, –
начались возникать, а денег ни хуя.
Но это, блядь, когда, чтоб человек желает,
а тут ему куды, и больше ни хуя,
как будто я чучмек...» – он медленно роняет
горючую слезу, и взявши три по пять,
идёт за поворот и голову склоняет,
и хочется за ним – обнять его, поднять...
«Ты не чучмек, отец, – сказать ему, смущаясь, –
ты наш, блин, агроном! Давай с тобой нальём!..» –
И вместе пировать, всё пуще нагружаясь
всю ночь, пока заря не тронет окоём.
Сказать: «Прости, отец, за то, что я по пьяни
тебя ударил в лоб, а получилось – в нос!..»
И сесть, и закусить, и грянуть на баяне,
и встать, и отвинтить, и бросить под откос,
и пусть оно летит, гремя и кувыркаясь,
и хули нам ответ, и на хуя – вопрос,
коль крепкое вино полощется в стакане,
и Родина вокруг лежит, как повелось...
Александр ЛЕВИН
16 – 18 февраля 1995