Перейти к содержимому

Игорь Губерман о следователях

У меня была следовательница Никитина. Муж ее, кстати, работал в кремлевской охране, но очень пил – она мне жаловалась. Она ко мне хорошо относилась, то есть не хорошо, а так – спокойно. Меня непрерывно допрашивали, потому что дело было гэбэшное, и на нее работали, как минимум, десять ищеек. У меня каждый день были новые имена: кого я знаю, куда ехал…

Вечером она брала из шкафа пальто, чтобы ехать домой, и мы с ней вместе спускались. Она меня сдавала милиционеру, я шел за решетку, а она шла домой. Но когда она вынимала пальто, у меня срабатывал рефлекс (а потом я это делал уже осознанно) – я ей подавал это пальто. Я брал его у нее из рук и держал.

советские следователи
картина неизвестного автора

У нее делалось такое лицо… она не знала, что сказать. Ей, очевидно, редко в жизни подавали пальто.

А тут у нее сохнет рука, я вижу – она плохо подписывает протоколы. Я ее спрашиваю: что? Она говорит, что сохнет правая рука. И я ей порекомендовал своего товарища, гениального врача, Володю Найдина (покойник уже), и она к нему съездила, он смог ей помочь.

Найдину она осмелилась сказать, что это не ее дело, что она чиста, а дело это гэбэшное.

Надо сказать, что допрашивала она меня очень тщательно. Каждый день у нее были какие-то донесения, которые она сама читала впервые, поэтому спрашивала меня в вопросительно-восклицательной форме, сама удивляясь.

Она не проявляла никакого энтузиазма, свойственного тем следователям, которых мы сейчас видим в сериалах, – ни грамма. Способностей не было – обычная баба. А в отношении Таты, моей жены…

Я хочу сказать очень важную штуку: очень разнится отношение следователей, особенно женщин, наверное, к клиентам, с которыми они общаются, и к их женам. Дело в том, что с Таткой она вела себя безумно, она ее унижала, она перебирала книги – кстати, в этой комнате она перебирала все книги. Она придиралась к каким-то словам, она Тате грозила. А ко мне относилась спокойно.

Она была простовато-искренняя. В самом конце следствия сказала совершенно изумительную фразу. Меня ведь посадили, потому что два уголовника дали показания, что я у них купил пять заведомо краденых икон, а их не было у меня в коллекции, они их даже не смогли опознать, хотя могли бы назвать какие-нибудь. И поскольку их не было, то меня посадили не только за скупку, но и за сбыт краденого (значит, я их продал).

Было очень много деталей из Уголовного кодекса. Например, начальник отделения, который участвовал в следствии (вот тот был садист, безусловно), мне сказал:

"Игорь Миронович, сейчас мы дадим вам пять лет, вы их отсидите, в конце мы вам пришьем срок – еще семь по 70-й статье".

Дивно сексуальным оказался Уголовный кодекс! Вот что он сказал:

"Мы по 70-й статье дело завели, но не возбудили, а через пять лет возбудим, получите двенадцать, – он с наслаждением это складывал, – а потом еще пять по рогам. Представьте себе, как вы будете выглядеть: вам сейчас 43 года".

И я представил, я в ту ночь не спал, мне было очень плохо. Но это о нем. А она мне говорит:

"Игорь Миронович, понимаете, какая штука, – этих икон нет, их стоимость явно невелика, – то есть очень доброжелательно говорит, – но мы вам дадим на полный срок, мы вам дадим пять лет, потому что иначе нельзя будет конфисковать вашу коллекцию, которая очень понравилась директору нашего музея".

Вот это, по-моему, замечательная фраза для следователя, который ведет дело! На самом деле я не могу сказать про нее ничего плохого, только что она не проявляла энтузиазма…

Ей все время хотелось выглядеть человечной.